Классика Евангелия
Три притчи: Неразумная пчела, Ночной экспресс и Две лампы
Старейшина Талмейдж служил в чине Апостола на протяжении 22 лет и написал для Церкви две книги, к которым нередко обращаются и по сей день: это Jesus the Christ [Иисус Христос] и The Articles of Faith [Символы веры]. Начиная с января 1914 года, старейшина Талмейдж также опубликовал серию притчей, историй из собственной жизни, которые учат законам Евангелия. Ниже печатаются три из его лучших притчей.
Притча о неразумной пчеле
Иногда порученная мне работа требует такого покоя и уединения, какого не обеспечивает ни мой удобный кабинет в церковном здании, ни уютный домашний кабинет. Мое любимое убежище – это верхняя комната башни одного большого здания, удаленная от шума и сутолоки городских улиц. В эту комнату довольно трудно попасть, и она относительно хорошо защищена от вторжения людей. В ней я провел много спокойных и насыщенных размышлениями и работой часов наедине с книгами и пером.
Однако без посетителей обходится не всегда, особенно летом: когда я сижу там, открыв окна, летающие насекомые порой обнаруживают вход и составляют мне компанию. Я не имею ничего против этих нежданных гостей. Много раз, положив перо и забыв о своей работе, я с интересом наблюдал за этими крылатыми посетителями, говоря себе потом, что время, проведенное таким образом, не было потрачено впустую. Ведь разве неверно утверждение, что даже бабочка, жук или пчела могут преподать урок внимательному ученику?
Однажды в комнату влетела дикая пчела с соседних холмов, и в течение часа или больше я периодически слышал приятное жужжание ее крыльев. Маленькое создание осознало, что оказалось пленницей, но все ее старания выбраться через приоткрытое окно заканчивались неудачей. Собираясь закрыть комнату и уйти, я открыл окно настежь и попробовал сначала направить, а потом и выгнать пчелу на свободу, к безопасности, прекрасно зная, что если ее оставить в комнате, то она не выживет, как и другие насекомые, которые, попав в ту же ловушку, погибали в сухой атмосфере этого помещения. Чем усерднее я старался выгнать ее, тем решительнее она сопротивлялась моим усилиям. Прежнее мирное жужжание сменилось сердитым гудением; теперь в ее стремительном полете сквозила враждебность и угроза.
Потом она застигла меня врасплох и ужалила в руку – ту руку, что могла бы помочь ей обрести свободу. В конце концов она села на деталь потолочного украшения – туда, где я не мог ни помочь, ни навредить ей. Острая боль от ее укуса пробудила во мне скорее жалость, чем злобу. Я знал, какое наказание неизбежно постигнет ее за ненужное противоборство и непокорность, и оставил в покое это обреченное на смерть создание. Три дня спустя я вернулся в эту комнату и нашел сухое, безжизненное тельце пчелы на письменном столе. Она заплатила жизнью за свое упрямство.
Из-за своей недальновидности и эгоистичного непониманияэта пчела сочла меня противником, неотступным гонителем, смертельным врагом, жаждавшим погубить ее. В действительности же я был другом, предлагавшим спасти ее жизнь, которой она расплатилась за свою ошибку, старавшимся вызволить ее вопреки ее желанию из темницы смерти и снова вернуть на воздух свободы.
Намного ли мы мудрее этой пчелы, так что между ее неразумным поведением и нашей жизнью уже нельзя провести аналогию? Мы склонны сражаться, порой отчаянно и злобно, с той напастью, что в конце концов может обернуться проявлением высшей мудрости и нежной заботы, направленной против нашего временного удобства ради нашего вечного благополучия. В бедах и страданиях земного пути присутствует Божественное служение, которое неспособна распознать лишь совершенно безбожная душа. Для многих потеря богатства стала благом, определенным свыше способом вывести или выгнать их из клетки эгоистичного потворства собственным желаниям на солнечный свет и открытый воздух, где их ожидают безграничные возможности, требующие только их усилий. Разочарование, горе и страдания могут быть проявлением доброты всемудрого Отца.
Подумайте над уроком неразумной пчелы!
“Надейся на Господа всем сердцем твоим, и не полагайся на разум твой. Во всех путях твоих познавай Его, и Он направит стези твои” (Притчи 3:5–6).
Притча о ночном экспрессе
В колледже я был в группе, которой надо было провести полевые испытания по курсу геологии – науки, изучающей Землю, все аспекты и этапы ее развития, но в особенности слагающие ее породы, характеристики их строения, изменения, произошедшие с ними в прошлом и претерпеваемые ими сейчас, – одним словом, науки о мирах.
Чтобы выполнить одно из заданий, нам пришлось провести много дней на природе. Мы пересекли, исследовали и нанесли на карту много миль низменностей и нагорий, долин и холмов, горных вершин и ущелий. Когда время, отведенное на исследования, уже подходило к концу, нас застиг сильный ураган, а потом начался снегопад: он разыгрался не в свое время и неожиданно, но все набирал и набирал силу, так что нам грозила опасность остаться в горах из-за снега. Буран достиг своего пика, когда мы спускались по длинному и крутому горному склону в нескольких милях от маленькой железнодорожной станции, где мы надеялись сесть той же ночью в шедший домой поезд. Поздно вечером, когда ураган все еще бушевал, мы с большим трудом добрались до станции. От резкого ветра и метели мы сильно замерзли, а вдобавок к этим неприятностям узнали, что нужный нам поезд остановился в нескольких милях от полустанка, где мы его ждали…
Поезд, который мы ждали с таким нетерпением и надеждой, называли “совиный экспресс”: это был скорый ночной поезд, курсировавший между большими городами. По расписанию он мог останавливаться лишь на немногих, самых важных станциях; но, как мы знали, он должен был остановиться на этом маленьком полустанке, чтобы пополнить запас воды для локомотива.
Было уже далеко за полночь, когда поезд прибыл, подняв ужасный снежный вихрь. Я отстал от своих товарищей, поспешно садившихся в поезд: мое внимание привлек машинист, который суетился у двигателя во время этой краткой остановки, смазывая одни части, подкручивая другие и тщательно осматривая пыхтевшую машину, пока его помощник пополнял запасы воды. Я рискнул заговорить с ним, хотя он и был занят. Я спросил, как он чувствует себя в такую ночь – буйную, необычную и страшную, когда все силы разрушения, казалось, вырвались на свободу и разгулялись в полную мощь, когда завывает буря и со всех сторон грозит опасность. Я думал о возможности и даже вероятности образования сугробов и наледей на рельсах, о мостах и высоких эстакадах, которые могли расшататься от шторма, о сходящих со склонов массах горной породы – об этих и о других возможных препятствиях. Я понимал, что в случае возникновения помех на путях или их разрушения опасность прежде всего подстерегает машиниста и кочегара; сильное столкновение будет, по всей вероятности, стоить им жизни. Все эти и другие мысли я выразил вслух, буквально засыпав своими вопросами занятого делом неспокойного машиниста.
Своим ответом он преподал мне урок, не забывшийся и до сих пор. В его отрывистых, бессвязных фразах содержалась следующая мысль: “Посмотри на прожектор паровоза. Разве он не освещает путь на сотню ярдов [90 м] вперед или даже больше? Пройти эти сто ярдов освещенного пути – вот и все, что я стараюсь сделать. Их-то я вижу и знаю, что этот отрезок дороги свободен и безопасен. И поверь мне, – прибавил он с шутливой улыбкой на губах и веселым огоньком в глазах, которые я смог разглядеть в пурге и тьме ревущей ночи, прорезанной светом фонаря, – мне еще ни разу не удалось так раскочегарить мою старую машину – благослови ее Боже! – чтобы обогнать эти сто ярдов освещенного пути. Свет паровоза всегда впереди!”
Он занял свое место в кабине, а я заторопился в первый вагон; и, усевшись на мягкое сиденье, блаженно радуясь теплу и чувству комфорта, так контрастирующим с бушующей за окнами ночью, я глубоко задумался над словами перепачканного сажей и маслом машиниста. Они были полны веры – веры, зовущей к великим свершениям, веры, вливающей смелость и решимость, веры, ведущей к делам. А если бы машинист опустил руки, поддался испугу и страху, отказался бы продолжать путь из-за грозящих ему опасностей? Кто знает, какая работа не была бы выполнена, какие великие планы были бы сведены на нет, какие вдохновленные Богом дела любви и помощи не состоялись бы, если бы машинист проявил слабость и струсил?
Небольшой отрезок охваченного бураном пути был освещен; именно его-то машинист и проезжал!
Мы можем и не знать, что будет с нами в последующие годы и даже в ближайшие дни или часы. Но ближайшие несколько ярдов, а может быть, лишь несколько футов пути нам все-таки видны, наш долг ясен, наш курс освещен. Так проходите же именно этот короткий отрезок, делайте следующий шаг, освещенный вдохновением от Бога!
Притча о двух лампах
Среди материальных предметов прошлого – среди вещей, которыми я дорожу из-за сладких воспоминаний и приятных встреч минувших дней, – есть и лампа…
Лампа, о которой я говорю, студенческая лампа тех дней, что я провел в школе и колледже, была одной из лучших. Я купил ее на сбережения, доставшиеся мне тяжким трудом; я считал ее одной из своих самых ценных вещей…
Однажды летним вечером я сидел, погрузившись в напряженные и в то же время спокойные размышления, на открытом воздухе возле двери в ту комнату, где я жил и учился. Ко мне подошел незнакомец. Я заметил, что при нем был ранец. Он был учтив, и с ним было интересно. Я вынес еще один стул, и мы разговаривали до тех пор, пока не наступили сумерки, которые сменились ночной тьмой.
Тогда он сказал: “Вы студент, и вам, без сомнения, приходится много заниматься по ночам. Какой лампой вы пользуетесь?” Не дожидаясь ответа, он продолжал: “У меня есть лампа еще лучше, которую я хотел бы вам показать, – лампа, изобретенная и сконструированная в соответствии с последними достижениями науки, намного превосходящая все выпущенные до сих пор средства искусственного освещения”.
Я ответил с уверенностью и, признаюсь, не без восторга: “Мой друг, у меня есть лампа, испытанная и проверенная. Я коротал с ней много длинных ночей. Это лампа Аргана, и притом одна из лучших. Сегодня я подрезал фитиль и почистил ее; теперь ее можно зажечь. Зайдите ко мне, я покажу вам свою лампу; тогда вы сможете сказать мне, действительно ли ваша лучше”.
Мы прошли в мою рабочую комнату, и с чувством, похожим, вероятно, на то, что испытывает спортсмен, собирающийся вступить в состязание с человеком, которого он считает неизмеримо более слабым противником, я поднес спичку к своему исправному Аргану.
Мой гость не скупился на похвалы. Он сказал, что это лучшая из всех ламп такого вида. Он утверждал, что в жизни не видел лампы, которая содержалась бы в таком порядке. Подвигав фитиль вверх и вниз, он сказал, что регулировка пламени безупречна. Он заявил, что прежде никогда не знал, какой хорошей может быть студенческая лампа.
Мне нравился этот человек: он казался мне умным и несомненно располагал к себе. “Любишь меня – люби и мою лампу”, – подумал я, мысленно перефразируя распространенную в те дни поговорку.
“А теперь, – сказал он, – с вашего разрешения я зажгу свою лампу”. Он вынул из своего ранца лампу, известную в те времена как Рочестер. У нее был плафон, который по сравнению с моим был словно фабричная труба рядом с домашним дымоходом. Ее полый фитиль был таким широким, что я мог просунуть в него четыре пальца. Ее свет ярко осветил самый дальний угол моей комнаты. В ее ярком пламени моя маленькая лампа Аргана горела слабым, тусклым желтым огнем. До этой удивительной демонстрации я и не представлял себе, в какой тьме я жил и работал, учился и боролся.
“Я покупаю вашу лампу, – сказал я, – вам больше не нужно ничего объяснять и доказывать”. В тот же вечер я взял свое новое приобретение в лабораторию и определил ее мощность. Более сорока восьми свечей – ровно в четыре раза больше моей студенческой лампы.
Через два дня после покупки я встретил торговца лампами на улице около полудня. На мой вопрос он ответил, что дела идут хорошо; спрос на его лампы больше, чем поставляет фабрика. “Но сегодня, – сказал я, – вы не работаете?” В его возражении заключался урок. “Вы думаете, я настолько глуп, чтобы ходить со своими лампами и стараться продать их днем? Разве вы купили бы ее у меня, если бы я зажег ее, когда сияло солнце? Я выбрал время, чтобы показать превосходство моей лампы над вашей – и вы захотели приобрести лучшую, которую предлагал я, не правда ли?”
Такова сама история. Теперь подумайте о применении ее части, очень маленькой части, в нашей жизни.
“Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного” [от Матфея 5:16].
Человек, который хотел продать мне лампу, не стал хулить мою старую. Он просто поместил свой более яркий источник света рядом с моим слабым светильником, и я поспешил приобрести тот, что лучше.
Миссионеров на службе Церкви Иисуса Христа в наши дни посылают в дальние страны не для того, чтобы оскорблять или высмеивать верования людей, но чтобы зажечь перед миром более яркий свет, при котором станет видна копоть дрожащего пламени людских измышлений. Работа Церкви направлена на созидание, а не на разрушение.
Что же касается более глубокого смысла притчи, имеющий глаза и сердце да видит и да понимает.
Опубликовано в Improvement Era, Sept. 1914, 1008–9; Jan. 1914, 256–58; July 1914, 807–9; пунктуация и орфография современные.