Глава 27
Бог у штурвала
«Приходи сегодня вечером ко мне домой. Я хочу, чтобы ты кое-что услышал», – прошептал 16-летний Гельмут Хюбенер своему другу Карлу-Хайнцу Шниббе. Был воскресный вечер лета 1941 года, и молодые мужчины сидели на причастном собрании в своем небольшом приходе в Гамбурге, Германия.
У 17-летнего Карла-Хайнца было много друзей в приходе, но ему особенно нравилось проводить время с Гельмутом. Он был умным и уверенным в себе – настолько смышленым, что Карл-Хайнц прозвал его «профессором». У него было крепкое свидетельство и твердая приверженность Церкви, и он мог с легкостью отвечать на вопросы о Евангелии. Поскольку мама Гельмута работала по много часов в день, он жил с бабушкой и дедушкой, которые также были членами его небольшого прихода. Его отчим был рьяным нацистом, и Гельмуту не нравилось находиться рядом с ним1.
Тем вечером Карл-Хайнц тихонько зашел в квартиру Гельмута и увидел, как его друг сидит, склонившись над радиоприемником. «Он ловит короткие волны», – сказал Гельмут. У большинства немецких семей были дешевые радиоприемники, предоставленные нацистским правительством, с меньшим количеством частот и ограниченным качеством приема радиосигналов. Но после того как в первый год войны нацистские войска захватили Францию, старший брат Гельмута, солдат немецкой армии, привез оттуда домой отличный радиоприемник2.
«Что на нем можно услышать? – спросил Карл-Хайнц. – Францию?»
«Да, – ответил Гельмут, – и Англию тоже».
«Ты с ума сошел?» – воскликнул Карл-Хайнц. Он знал, что Гельмуту интересны текущие события и политика, но слушать вражеские радиостанции во время войны – из-за этого могли бросить в тюрьму или даже казнить3.
Гельмут передал Карлу-Хайнцу написанный им документ с новостями о военных успехах Великобритании и Советского Союза.
«Откуда ты это взял? – спросил Карл-Хайнц, прочитав его. – Этого не может быть. Это абсолютно противоположно тому, что мы слышим из наших военных передач».
Гельмут ответил, выключив свет и включив радиоприемник на минимальную громкость. Немецкая армия постоянно старалась глушить сигналы Союзников, но Гельмут смастерил собственную антенну, благодаря которой мальчики могли слушать запрещенные передачи, ведущиеся из Великобритании.
Когда часы пробили десять, в темноте раздался нечеткий голос: «Би-би-си в Лондоне представляет новости на немецком языке»4. В программе обсуждалось недавнее нападение Германии на Советский Союз. В нацистских газетах эта военная кампания подавалась как триумф, но не сообщалось о потерях Германии. Британцы открыто говорили о потерях как со стороны Союзников, так и со стороны стран «оси».
«Я убежден, что они говорят правду, а мы лжем, – сказал Гельмут. – Наши новости звучат, как хвастовство, просто как пропаганда».
Карл-Хайнц был изумлен. Гельмут часто говорил, что нацистам нельзя доверять. Он даже вступал в политические дискуссии по этому вопросу со взрослыми в церкви. Но Карл-Хайнц отказывался доверять своему юному другу больше, чем тому, что говорят государственные лица.
Теперь казалось, что Гельмут был прав5.
Седьмого декабря 1941 года в небольшом доме собраний на улице Кинг-Стрит в Гонолулу, Гавайи, Кэй Икегами и его семья ожидали начала занятия Воскресной школы на японском языке. Когда Кэй вместе с другими японо-американскими Святыми впервые начал посещать эти уроки, их было довольно мало. Но после организации Японской миссии на Гавайях четыре года назад количество Воскресных школ для японцев в одном только Гонолулу выросло до пяти. Кэй был управляющим Воскресной школой, а ее ученики собирались на Кинг-Стрит6.
Тем утром в классе было меньше людей, чем обычно. Пока они ожидали начала занятия, в дверь вбежал Джей К. Дженсен, сменивший Хилтона Робертсона на посту президента Японской миссии. «Япония напала на Перл-Харбор!» – воскликнул он.
Лицо Кэя стало белым, как мел. «О нет! – сказал он. – Этого не может быть!»7
Хоть он и родился в Японии, Кэй с самого детства жил в США, где также родились и его собственные дети. Мысль о том, что его родина напала на страну, которую они с семьей называют домом, вызывала глубокий внутренний разлад8.
В восемь часов утра президент Дженсен был на занятии другой Воскресной школы для японцев, которая проходила недалеко от Перл-Харбора, крупной военно-морской базы США, расположившейся рядом с городом. Над улицей в строю туда и обратно летали самолеты, и некоторые из них сбрасывали бомбы. Он подумал, что армия США проводит учения, поэтому не придал особого значения суматохе вокруг. Однако, когда он вернулся домой, его жена Эва поспешила на улицу, чтобы сказать, что Перл-Харбор подвергся нападению.
Не веря этому, он включил радио и сразу же узнал, что она права. «Не выходите на улицу!» – предупредил радиоведущий. Самолеты японцев все еще кружили в небе и сбрасывали бомбы. Но они с сестрой Дженсен беспокоились о Кэе и его Воскресной школе, поэтому поспешили на Кинг-Стрит.
«Бегите домой и укройтесь там», – сказал президент Дженсен Кэю. Занятие сразу же завершилось, и все покинули здание. Вскоре после этого приблизительно в ста метрах оттуда упала бомба, из-за чего несколько зданий охватил пожар9.
В последующие дни США объявили войну Японии и ее союзнику, Германии, чем прервали свой нейтралитет в этом конфликте. Правительство ввело на Гавайях военное положение, закрыло государственные школы, стало цензурировать газеты и проверять всю исходящую корреспонденцию. Каждый находящийся на островах должен был соблюдать комендантский час, но японцы, не являвшиеся гражданами США, были обязаны быть дома к восьми часам вечера, на час раньше всех остальных. Правительство также запретило использование японского языка в общественных местах10.
В это время 15-летний сын Кэя, Дэвид, стал очень переживать из-за этой внезапной перемены в жизни его семьи. «Все дни заполнены пустотой, – написал он в дневнике. – Как бы я хотел, чтобы можно было снова ходить в школу». Он попытался дойти до здания школы в надежде забрать из своего шкафчика библиотечную книгу, но солдаты перекрыли дорогу.
Беспокоясь о том, что Япония может напасть снова, люди на острове стали сооружать небольшие подземные убежища для защиты от вражеских бомб. Кэй и его жена Мацуэ попросили Дэвида помочь им построить убежище на заднем дворе. Они начали рыть траншею немногим более недели до наступления Рождества. Работа была трудной и шла довольно медленно, особенно когда им приходилось доставать из земли камни. Попросив о помощи других людей, семья смогла завершить строительство убежища утром в день Рождества.
Дэвид был рад, что этот изнурительный труд закончился, хотя ему все же было непросто наслаждаться оставшимся праздничным днем. «Невозможно иметь праздничное настроение из-за войны», – посетовал он11.
После нападения прошло несколько недель, и новых ударов не последовало. Но было трудно перестать смотреть в небо в поисках самолетов, отмеченных японским символом восходящего солнца12.
Одним воскресным вечером в Германии Карл-Хайнц Шниббе и Руди Воббе ждали, пока Гельмут Хюбенер придет на причастное собрание их небольшого прихода в Гамбурге13. В течение последних нескольких месяцев Карл-Хайнц вместе с 15-летним Руди помогал Гельмуту распространять по городу антинацистские листовки. Поскольку Гельмут был секретарем прихода, у него дома была приходская печатная машинка, чтобы он мог печатать письма солдатам из числа Святых последних дней. Он нередко использовал ее для изготовления листовок со смелыми заголовками, такими как «Они не говорят вам всего» или «Гитлер, убийца!»14
Распространение таких листовок приравнивалось к государственной измене, преступлению, карающемуся смертью, но пока юношам удавалось избегать властей. Однако тот факт, что Гельмута не было в церкви, вызывал беспокойство. Карл-Хайнц думал, что, возможно, его друг заболел. Собрание шло как обычно, пока президент небольшого прихода Артур Цандер, член нацистской партии, не попросил собравшихся оставаться после заключительной молитвы на местах.
«Агенты гестапо арестовали нашего прихожанина, Гельмута Хюбенера, – сказал президент Цандер. – У меня очень поверхностная информация, но я знаю, что это связано с политикой. И это все»15.
Карл-Хайнц встретился взглядом с Руди. Святые, которые сидели рядом с ними, перешептывались в изумлении. Независимо от того, были ли они согласны с Гитлером или нет, многие из них считали, что это был их долг – почитать государство и его законы16. И они знали, что любое открытое противостояние нацистам со стороны кого-то из прихожан, каким бы героическим или благонамеренным оно ни было, могло подвергнуть их всех опасности.
На пути домой родители Карла-Хайнца размышляли вслух, что такого мог сделать Гельмут. Карл-Хайнц ничего не сказал. Он, Руди и Гельмут условились, что, если одного из них арестуют, этот человек возьмет всю вину на себя и не выдаст остальных. Карл-Хайнц верил, что Гельмут будет придерживаться их договора, но ему было страшно. Агенты гестапо славились своей готовностью пытать заключенных для получения нужной им информации17.
Два дня спустя, когда Карл-Хайнц был на работе, он услышал стук в дверь. На пороге стояли два агента гестапо в длинных кожаных плащах, которые показали ему свои удостоверения.
«Вы Карл-Хайнц Шниббе?» – спросил один из них.
Карл-Хайнц ответил утвердительно.
«Пройдемте с нами», – сказали они, ведя его к черному мерседесу. Вскоре Карл-Хайнц оказался стиснут между двумя агентами на заднем сиденье автомобиля, который направлялся к его квартире. Отвечая на их вопросы, он старался не оговорить себя.
Когда они наконец приехали к нему домой, Карл-Хайнц был очень рад, что его отец был на работе, а мама – у стоматолога. Агенты в течение часа обыскивали его квартиру, просматривая книги и заглядывая под кровати, но Карл-Хайнц был осторожен и не приносил никаких улик домой. Они ничего не нашли,
но и не отпустили его. Вместо этого они посадили его назад в машину. «Если будешь врать, – сказал один из агентов, – на тебе живого места не останется»18.
Тем вечером Карла-Хайнца привезли в тюрьму на окраине Гамбурга. После того как его отвели в камеру, к нему вошел охранник с полицейской дубинкой и пистолетом.
«Почему ты здесь?» – спросил он.
Карл-Хайнц ответил, что не знает.
Тогда охранник ударил его связкой ключей по лицу. «А теперь знаешь?» – крикнул он.
«Нет, сэр, – сказал Карл-Хайнц в ужасе. – То есть да, сэр!»
Охранник ударил его снова, и на этот раз Карл-Хайнц не смог стерпеть боль. «Меня обвиняют в том, что я слушал вражеские радиопередачи», – сказал он19.
Той ночью Карл-Хайнц надеялся на тишину и покой, но охранники все продолжали распахивать дверь и включать свет, заставляя его подбегать к стене и повторять свое имя. Когда они наконец оставили его в покое в темноте, он чувствовал сильное жжение в глазах из-за усталости. Но он никак не мог заснуть. Он думал о родителях и о том, как сильно они, вероятно, переживают. Знают ли они, что он сейчас в тюрьме?
Изможденный как телом, так и душой, Карл-Хайнц уткнулся в подушку и заплакал20.
В февраля 1942 года Эми Браун Лайман сидела перед микрофоном в тускло освещенном Табернакле в Солт-Лейк-Сити и готовилась к записи особого послания по случаю 100-летнего юбилея организации Общества милосердия. Наблюдала за этим лишь небольшая горстка людей, и за тридцать лет служения в качестве руководителя в Обществе милосердия у нее было достаточно возможностей выступать на публике. Но это было ей в новинку, и она нервничала21.
Эми была рукоположена в качестве Генерального президента Общества милосердия 1 января 1940 года, за несколько недель до того, как Хибер Дж. Грант перенес инсульт. С того времени здоровье Президента Гранта продолжило улучшаться22. И все-таки безопасность и благополучие людей по всему миру никогда еще не находились в такой плачевной ситуации. Война, в которой Соединенное Королевство, США, Советский Союз, Китай и их союзники сражались с войсками Германии, Италии, Японии и их союзников, затронула практически каждый уголок мира23.
Пока американские солдаты готовились к сражениям за рубежом, правительство США попросило своих граждан внутри страны пойти на жертвы, обеспечивая военные нужды. В январе Первое Президентство объявило, что церковные организации, такие как Общество милосердия, должны отменить все съезды в кольях в Канаде, Мексике и США в целях сокращения расходов и экономии топлива24.
По этой причине Эми и не выступала вживую, а записывала свое послание. Изначально она и другие руководители Общества милосердия планировали подготовить пышное празднование этого юбилея в марте 1942 года, годовщину организации первого Общества милосердия в Наву. Общество милосердия также собиралось провести трехдневную конференцию в апреле, организовать девять театрализованных представлений под названием Woman’s Century of Light [Женское столетие света] и устроить в Табернакле концерт при участии полутора тысяч «поющих матерей»25.
После того как все эти мероприятия были отменены, члены Генерального правления Общества милосердия призвали отдельные приходы и небольшие приходы провести собственные небольшие собрания и, по возможности, посадить дерево в честь этого столетнего юбилея26.
Члены правления также решили разослать 12-дюймовые (300-миллиметровые) грампластинки с записью выступления Эми и небольшого послания от Президента Гранта, обращенного ко всем Обществам милосердия в США, Мексике и Канаде. Хотя из-за войны рассылать пластинки женщинам в другие страны было довольно непросто, Общество милосердия планировало сделать это, как только ситуация улучшится27.
Когда пришло время произносить речь, Эми стала отчетливо говорить в микрофон. «Хотя над многими землями нависла зловещая тень войны, – сказала она, – этот сотый день рождения не забыт». Затем она рассказала о невероятной работе Общества милосердия, истории его служения и веры, а также об актуальных трудностях.
«В 1942 году, в новом столетии существования Общества милосердия, – сказала она, – мир оказался полон смятения и тревоги. Очевидно, что людям повсюду придется идти на жертвы – жертвы, природу и масштаб которых многие даже не представляют».
«В эти тяжелые времена женщины из Общества милосердия не окажутся в сильной нужде, – продолжала она, – и они никогда не будут сомневаться в том, что знание и мир победят невежество и войну»28.
Закончив свою речь, Эми исполнилась благодарности за возможность поддерживать связь с женщинами, проживавшими в тысячах километрах от нее, – женщинами, которые даже в мирное время не могли посещать конференции и театрализованные представления в Солт-Лейк-Сити.
Эми ожидала, что 1942 год станет годом общецерковного торжества в честь Общества милосердия. Вместо этого этот год непременно станет годом жертв, страданий и принятия новых обязанностей. И все-таки в своем послании женщинам Общества милосердия она увещевала их надеяться на Господа и трудиться на благо Его дела.
«В этот день давайте же повторно посвятим себя своей особой работе и миссии, – сказала она, – а также распространению Евангелия нашего Господа и нашего Учителя, Иисуса Христа»29.
Тем временем в Тильзите, Германия, 21-летняя Хельга Мисзус помогала обеспечивать военные нужды, доставляя сладкие пироги с посыпкой солдатам и навещая по воскресеньям между церковными собраниями раненых мужчин. Однажды, находясь в одном из госпиталей, она встретила раненого солдата из числа Святых последних дней по имени Герхард Берт. Вскоре она стала получать от него письмо за письмом.
Хотя они виделись лишь однажды, Герхард пригласил Хельгу приехать в его родной город, чтобы провести Рождество вместе с его семьей. Сперва она подумала, что не может принять это приглашение. Затем ее брат Зигфрид, трудившийся вместе с ней в местном магазине оптики, переубедил ее. «Они члены Церкви, и они тебя пригласили, – сказал он. – Почему бы и не пойти?»30
Так что Хельга пошла, и она была рада получше познакомиться с Герхардом и его большой семьей. Молодой человек несомненно был в нее влюблен, но она не считала, что их отношения могут развиться во что-то большее31. Перед лицом войны и неопределенного будущего молодые люди часто спешили вступить в брак. Если Хельга поступит так же, у них с Герхардом, вероятно, будет мало времени вместе, прежде чем его снова отправят на фронт. А для Германии война складывалась не очень хорошо. В июне 1941 года Гитлер вторгся в Советский Союз, но за несколько недель до Рождества Красная армия и суровая русская зима смогли отбросить нацистов от Москвы32.
Вскоре после возвращения в Тильзит Хельга получила от Герхарда письмо, в этот раз с предложением о браке. В ответном письме она перевела все в шутку. Но в своем следующем письме он заверил ее в своих серьезных намерениях. «Давай обручимся», – писал он.
Сперва Хельга не хотела соглашаться, но в конечном итоге приняла его предложение. Ей нравился Герхард, и она им восхищалась. Он был старшим из одиннадцати детей и был предан своим родителям и Церкви. У него также было хорошее образование, множество амбиций и великолепный певческий голос. Она видела, что у них может быть хорошая жизнь.
Одним воскресным днем вскоре после этого, вернувшись домой с церковного собрания, Хельга нашла в почтовом ящике телеграмму от Герхарда. Его снова отправляли на фронт, и кто бы мог подумать, что по пути в Советский Союз его поезд будет проезжать через Тильзит. Герхард хотел встретиться с ней на станции и затем пожениться в городе.
Хельга стеснялась одна идти на станцию, чтобы встречать там солдата, поэтому попросила свою подругу по имени Вальтраут пойти с ней. В назначенный день Герхард прибыл на станцию с группой других солдат. Он был рад увидеть ее, но она поприветствовала его простым рукопожатием. Затем Хельга повернулась к Вальтраут, вероятно, в надежде, что та поможет разрядить обстановку после такого неловкого воссоединения, но она быстро исчезла, оставив их наедине.
Герхард получил разрешение остаться в Тильзите на несколько дней, пока его подразделение будет продолжать свой путь на фронт. 11 февраля 1942 года они с Хельгой отправились в местное здание суда, чтобы пожениться. На улице стояла морозная, но замечательная погода, и, идя по дороге, они слышали, как снег хрустит под ногами. В здание суда на церемонию также пришли члены семьи и друзья из небольшого прихода.
В следующее воскресенье в церкви Герхард исполнил соло. Тильзитский небольшой приход стал сейчас гораздо меньше из-за того, что многих мужчин призвали на военную службу. Вскоре после того как Германия вторглась в Польшу, в армию забрали и отца Хельги, хотя он уже вернулся обратно домой. Однако ее брат Зигфрид был достаточно взрослым, чтобы сражаться, а вскоре подрастет и ее брат Генри.
Пение Герхарда тронуло Хельгу. «Радости жизни вскоре уйдут, – напомнили прихожанам слова гимна. – Ее отрада весьма и весьма мала».
После собрания Хельга вместе с мужем отправилась на станцию, и там они попрощались. В течение полутора месяцев Герхард писал ей почти ежедневно. Затем, через несколько недель после того, как письма прекратились, она получила известие о том, что он погиб в бою33.
В том апреле президент Дж. Рубен Кларк стоял перед немногочисленными участниками Генеральной конференции в Зале собраний на Храмовой площади. Из-за ограничений на передвижение на собрании присутствовали лишь представители Высшей власти Церкви и президентства кольев. Святые, проживавшие в штате Юта и близлежащих местностях, могли слушать выступления по радио, тогда как тем, кто жили дальше, пришлось ждать, пока они не будут опубликованы в церковном отчете о конференции. Тем временем у Святые, жившие в некоторых раздираемых войной странах, и вовсе не получат выступлений. И все же президент Кларк чувствовал, что его послание, с которым он будет выступать от лица Первого Президентства, должно быть обращено непосредственно ко всем Святым последних дней, где бы они ни жили.
«В нынешней войне, защищая свои страны и иногда совершая героические поступки, погибли праведные члены Церкви из обоих лагерей», – заявил он34. Его зять, Мервин Беннион, был среди тех, кто погиб во время нападения японцев на Перл-Харбор, которое произошло лишь четыре месяца назад. Президент Кларк любил Мервина как собственного сына, и его смерть потрясла его. Но хотя перенести смерть Мервина было чрезвычайно трудно, президента Кларка в его горе утешал Святой Дух, и он знал, что не может поддаваться гневу, злобе и жажде мести35.
«Горе тем, кто сеют ненависть в сердцах молодежи и других людей, – сказал он. – Ненависть порождается сатаной; любовь – плод Божий. Каждый из нас и все мы должны вытеснить ненависть из наших сердец и не позволить ей войти в них снова».
Затем он процитировал отрывок из раздела 98 Учения и Заветов: «А потому, отвергайте войну и возвещайте мир». Он заявил, что раздоры между странами должны разрешаться мирным путем. «Церковь выступает и должна выступать против войны»36.
Этот конфликт стал источником душевной боли и страданий в жизни Святых по всему миру. Он также препятствовал росту Церкви. В течение двух десятилетий после окончания последней войны Святые в Европе и служившие среди них миссионеры занимались распространением Евангелия и созиданием Церкви. Теперь многие небольшие приходы были на грани распада.
Святым в США тоже было непросто, хотя и не в такой же степени. Из-за введенных правительством квот на приобретение бензина и покрышек Святые уже не могли встречаться так часто. Все мужчины в возрасте от 18 до 64 лет должны были встать на воинский учет. Вскоре намного меньшее количество молодых людей могло служить на миссии, и руководители Церкви ограничили работу миссионеров полного дня территорией Северной и Южной Америки, а также Гавайскими островами37.
Как бы Первое Президентство ни выступало против войны, они также понимали, что на Святых последних дней лежит обязанность защищать свои страны. И несмотря на мучительную потерю своего зятя в неожиданном нападении противника, президент Кларк подчеркнул, что Святые по обе стороны баррикад оправданы в том, что откликаются на призывы вставать на защиту своих стран.
«Наша Церковь – всемирная Церковь. Ее преданные прихожане находятся в обоих лагерях, – сказал он. – Участники каждой из сторон конфликта верят, что сражаются ради защиты своего дома, своей страны и свободы. На каждой стороне наши братья молятся за победу одному Богу и во имя Одного и Того же Бога. Обе стороны не могут быть полностью правы; возможно, каждая из них в чем-то виновата».
«Бог Сам установит в надлежащее время Своей верховной властью справедливость и правоту участников этого конфликта, – провозгласил он. – Бог у штурвала»38.